СОСИСКА В КАСТРЮЛЕ НОВОГОДНИХ ПРИГОТОВЛЕНИЙ(Новорічний Таймс))

автор: Володимир Килинич

Кириллович автоматически глянул на темный циферблат своих еще комсомольских  часов «Полет» с гравированной  плоской благодарностью от ЦК ВЛКСМ на хромированой задней крышке. Шел третий час предновогоднего собрания партийно-хозяйственного актива города, посвященного непрекращающемуся ни на минуту дальнейшему повышению уровня идеологической, политико-воспитательной работы. Хорошо тренированный партшколовскими семинарами мозг Кирилловича привычно кипел слегка похожим на троцкисткое негодованием, потому что он категорически не любил идеологическую и, особенно, политико-воспитательную работу,  всех ее адептов вместе взятых – от товарища Суслова до лектора своего же горкома Василия Несмеянюка. Иными словами  фактически не товарищами они ему были. Нет, он, конечно, держал себя в руках, но чувствовал, что  в любой момент может вырваться и громко обратиться к присутствующим по поводу  своего настоящего отношении к обсуждаемой теме. Присутствующие, впрочем, были согласны с ним, но вслух, как и Кириллович, об этом не говорили.

Между тем, виртуозно подгадав  очередные более ни менее бурные аплодисменты присутствующих, у шестнадцатого по счету оратора – невероятно шумного директора далекого и пыльного номерного завода, от непроизносимости им произносимого звонко отошли газы естественного происхождения. Этого никто не услышал, ибо все городские активисты занимались в зале своими, глубоко интимными делами. Перед встречей Нового года они высыпались до неузнаваемости.

Впрочем, выступающий этого тоже не почувствовал, так как вышел на трибуну слегка выпившим со вчерашнего, потому процесс прошел непринужденно и естественно. После вчерашнего ему было не до сегодняшнего.  Надо пояснить, что в то далекое, и по своему замечательное время, выпитое до семи утра считалось вчерашним.

В те годы необычайно богатый внутренний мир советских людей, слегка залитый дешевым спиртным,   рождал великих социалистических ораторов. Но тот период не был временем новых Цицеронов. Множество людей предпочитали вообще громко не говорить, откровенно не смеяться и особо не выделяться. Всякая заметная оппозиция приравнивалась к нетрадиционной сексуальной ориентации в плохом смысле и горячо осуждалась общественностью по умолчанию под одобрительный шелест упрямых протоколов заседаний парткомов различных уровней. Поэтому к алкоголизму советских людей запросто могли быть причастны иностранные спецслужбы, что, скорее всего, так и было.

В той жизни могло произойти все что угодно. В том числе и ничего. Так чаще всего и происходило. Когда Кириллович утром открывал дверь своего большого, холодного с ночи рабочего кабинета, у него на столе, с самого верха, над всеми важными бумагами, всегда лежал милицейский отчет о происшедшем в городе за ночь. Пара изнасилований по взаимному согласию, одно неуклюжее ДТП, в который раз директор бакалейной базы обвинялся в нецелевом хищении средств, обычная кража  еды из общих студенческих холодильников, потому, что тогда еда была наилучшим удовольствием, которое можно было получить не снимая штаны. И все!

Знали люди тогда мало, окружающий мир нас практически не интересовал, как и мы его. Кириллович, например, как то остро испытал неловкое чувство, когда в новостях культуры в конце программы «Время» сообщили, что кто-то получил премию имени кого-то и обе фамилии ему абсолютно ни о чем не говорили.

Секс тогда, как известно, мягко говоря, недолюбливали. Иначе зачем же было его обзывать супружескими обязанностями или даже, извините, долгом!?

Существовало несколько совершенно патовых логических комбинаций. Кирилловича, к примеру, часто ругало начальство за использование в повседневной практической партийной работе нецензурных выражений и отдельных матерных дефиниций. Он понимал, что ругаться матом нехорошо. Но называть вещи своими именами было необходимо. Другой раз, успокаивал он себя и товарищей из обкома, вроде понимаешь, что надо выбирать выражения. А не из чего! Да, перед другими партработниками его постоянно ставили в положительный пример, но в неестественную позу.

А Новый год все надвигался. За окнами зала заседаний шел пушистый бодренький снежок. На улице Ивана Франко новенькие советские комунальные машинки ловко и споро убирали блестящими механическими ручищами уже выпавший ранее. Им помогали большими деревяными лопатами, предварительно тщательно поплевав на красные ладони рук, сытые советские дворники в кожаных передниках и белых валенках. Ну как ими можно было не гордиться, если еще в 1980 году они должны были жить при коммунизме?

Прения стихали. Учасники актива постепенно уставали и их речи более не были так звонки, как вначале. «Какие умные мы ведём разговоры и какую глупую мы ведём жизнь!», – подумалось Кирилловичу. Стратегическая задумка этого актива была проста, как ленинская правда. Нужно было отвлечь внимания народа от приближающегося Рождества и сосредоточить его исключительно на праздновании Нового года! Мол, нет никакого Рождества, только Новый год!

Поэтому всех уже тянуло к столу, где в вине плавала истина, а в тарелках дымились свежесваренные аппетитные сосиски производства городского мясокомбината. «Зачем пьют люди, которые и трезвые точно такие же дураки?», – снова подумал было Кириллович, но тут же отбросил неуместные в этот предновогодний день мысли.

В городе чувствовался запах свежесрубленных карпатских елей и сезонных расстройств психики. Он почувствовал это сегодня утром, когда уверенно и привычно вел прием горожан. Вполне понятно, что с годами всё меньше тянет говорить. Но, как ни странно, выслушивать все больше и больше тоже неохота. Особенно в нашем городе. Приходил, вот, известный и народный маэстро с филармонии и жаловался на коллегу, мол, он мою гитару против меня настраивает. А потом зашла женщина – врач из поликлиники лечсанупра. Она заявила, что всегда волнуется возле табличек «посторонним вход воспрещен». Откуда мне, мол, знать, посторонняя я или нет? Может, меня там давно ждут. И попросила дать указание ко всем таким табличкам в городе непременно прилагать хотя бы кратенький список посторонних. В заключение пришел пожилой еврей в коричневом костюме, неизлечимо больной синдромом КПСС. Он заметил, что родился в семье инженера и медсестры, чем страшно удивил своих родителей-железнодорожников. Дядя кратенько пожаловался на то, что у него дома два телевизора разных годов выпуска, но несут они одинаковую чепуху. Кириллович по-большевистки крепко и порывисто обнял его, поблагодарил за замечания и предложения, но сказал, что в принципе телевидение – хорошая затея. Оно не позволяет городским дуракам слишком часто бывать на людях.

На трибуне актива последний выступающий. Словно грустная сосисочка, брошенная в кастрюлю предновогодних приготовлений, второй секретарь горкома комсомола Галя. Воздев к небу пятиконечные глаза, она хорошо поставленным в детстве голосом, уверенно перечислила все достижения молодежи города за все послевоенное время. И про дискотеки, и про общежитие альтернативной комфортности, и про массовый спорт, и про кафе альтернативного сервиса. В принципе у молодежи все было хорошо, пока комсомол не захотел сделать еще лучше.

Пора было подводить итоги. Кириллович в заключительном слове был краток. Он спешил на вокзал. Поэтому просто добросовестно и эмоционально прочитал то, что ему написали заведующий отделом пропаганды и агитации Арнольд Иванович Ковальцов и секретарь горкома Полина Александровна Прямобокова. Присутствующие очнулись, сосредоточенно взялись за карандаши и ручки, которыми тут же нацарапали что то в своих одинаковых блокнотах вслед за Кирилловичем. Через несколько часов Новый год с салатом оливье, холодцом и, кому повезло, со свиными отбивными. Это отвлекало от грустных мыслей. Голосовали взволнованно, но единогласно. Воздержался только сам Кириллович, случайно не попавший в унисон единения зала и президиума.

На старинный городской вокзал уже подан новехонький состав сообщением “Черновцы-Коммунизм”. Чистенькие вагоны, аккуратные и трезвые проводники и проводницы, полный икорно-балычной вкуснятины буфет, опрятные туалеты с белоснежной туалетной бумагой. Поезд нетерпеливо, как копытами, фыркал гудками, поджидая Кирилловича на чисто подметенном перроне.

У горкома на Эминеску уже был заведен двигатель новенькой “волги” с номерами 20-09.

Кириллович опоздал. Поезд ушел без него. А может его и вовсе не было. Город, живущий прошлым, в нем и останется