ТОй, хто підглядає за Мартою (нічний Таймс)

Ще два уривки з книги буковинки Марти Блюм “Горіхове дерево”, яку вона написала в еміграції у віці вісімдесят шість років.  Нагадаємо , що Марта народилася у Чернівцях, у заможній родиніМи вже розповідали про цю надзвичайну жінку і подавали чудовий уривок, просякнутий чуттєвістю та навіть еротизмом. Тепер ще два уривки, про коханого головної героїні, фактично самої авторки, очевидно.  Один з них про довоєнну щасливу юність, а іншу – вже про румунський табір Трансністрія. Знов таки, це швидше інтерпретація. аніж переклад. Вражає, власне, різниця. Сьогодні російськомовна версія, Завтра, україномовна – у газеті Чернівці.

 ПОДГЛЯДЫВАЮЩИЙ

Когда тебе пятнадцать, кажется, что все навсегда. День бесконечный, а сон после него настает, как смерть.

 Каждое утро я стою за углом, в подворотне оседнего дома і смотрю на ее окна.  Когда они загораются, все во мне начинает пульсировать.  Я все время подглядываю за ней. Мне стыдно. Но я чувствую от этого наслаждение, как преступник, который сам устанавливает законы в своем собственном мире. Как-то раз она выходит из дома. Быстро идет вдоль стены резиденции, на гору Габсбургов.  Жаркое лето играет в пыли, солнечные лучи превращаются в чеканные золотые стрелы.  Негде спрятаться. Я иду за ней и представляю, как она любовалась собой в трюмо, убежденная в том, что лучше всех. Теперь я знаю ее. Знаю ее зазнайство, ее уверенность, что она сама завоюет того, кого выберет. Она смеется, подшучивает надо мной, слегка шлепая по лицу. С любовью – говорит она, с насмешкой – чувствую я. Я боюсь поцеловать ее губы. Просто смотрю в нее. Мои глаза, как колодец, наполнены красотой. Другие будут целовать ее, те, кто посмеет. НЕ вижу, с кем она встречается в парке. Кто это? Каждое дерево кажется мне соперником.  

Утром, я вновь иду к старому дому, насвистывая средневековый мотив. Я хочу смотреть на эти окна. Вдруг передо мной она. Стоит в закутке, ждет меня. В голубом плащике. Под которым ничего, кроме ночной сорочки. Она насвистывала тоже, еще до того, как я увидел ее. Шутя обнимает меня, и я чувствую прикосновение ее маленьких грудей через летний плащ. И тут она говорит: « Макс, я видела тебя. Не следи за мной.  Никто не завоюет меня. Я сама завоюю. Тут я выбираю, Макс. Мне нравятся твои небеса. То, как ты хочешь все знать, мне нравится – это написано на твоем лице. Но я не укрощенная. Сама себе царица, и никто не будет владеть мной. Я могу дать лишь то, что могу, остальное принадлежит мне. Не следи. Ты причинишь мне боль».

 Она смотрит на старые ворота, прямо на мраморного дьявола.

– Знаешь, я никогда не замечала его раньше, только ангелов. Он, правда, мне подморгнул? В первый раз увидела его с этого места.

Потом еще раз шепнув: не следи, она затягивает поясок на голубом плаще, бежит в подъезд своего дома. Я врос в землю.  Больно, когда тебя на чем-то ловят.

Воскресным вечером мы идем в кафе. Это наша последняя встреча,  вплоть до того дня, когда она спасла меня.  Мы не хотим гулять в городском саду, слишком жарко. Она говорит: «Подожди несколько минут, мне надо принарядиться.  Мы пойдем в кафе. Мы никогда этого не делали, только карабкались в горы, или ходили по берегу реки. Давай буде цивилизованными и просто пойдем в кафе».

Мы идем к Кухарчику – в кондитерскую. Это настоящий кофейный рай. Там есть все: сбитые сливки, тарелки с ореховыми рогаликами, прозрачный прилавок, пирожные на салфетках. Она выходит из старых ворот, как делает это для других. Нарядное платье,  вокруг шеи черная лента, и черно-белые туфли на каблуке. Чулки со швом сзади. В первый раз она нарядилась для меня. Сердце падает, я чувствую, что это прощание.  До сих пор я видел ее только в ботинках, с собранными волосами, рюкзаком, когда мы карабкаемся на Цецино. Она будто повзрослела. Выходит, берет меня под руку и мы идем на Корсо(мимо евангельской церкви с двумя церберами-каштанами), мимо университетских корпусов, по Ринг-пляц, мимо мерии, на Корсо-Герренгассе. Вот и Кухарчик. Интересно, она будет помнить этот августовский вечер?.

 Мы заходим в кафе. Меня окутывает теплый миндально-кофейно-ванильный аромат. Посетители, наклонившись друг к другу, сплетничают, и говорят о любви. Вся комната в кремовых тонах, находим столик поукромнее. Темный уголок, на обоях цветут розы. Заказываем голову мавра – облитый шоколадом коричневый кекс.  И горячий шоколад со сливками. Но я не могу есть. Она тут рядом. Я смотрю на нее и не могу скрыть радость. Как ей вкусно, как она сербает сбитые сливки. Но что-то мне подсказывает, что эта элегантность – своего рода прощальный подарок. Протягиваю руку и тут же отдергиваю ее. Моя ладонь горячая и потная.

_ Макс, – говорит она, – ешь свою голову мавра, – сегодня она вкусная, как никогда. Ну, давай. Это же не конец света.  Я вижу у тебя всегда трагедия. В глазах – слезы, руки – потные, и ты совсем не разговариваешь. Она говорит что-то еще. Называет наблюдателем.

 – Ты ведь не живешь, а прячешься. Откладываешь жизнь на потом, находишь объяснения, чтобы спрятаться от жизни, ты стоишь в этом закутке среди паутины и всякой дряни и смотришь. Я говорила, что ты суженый. Но это была шутка, детская шутка.

 Вы когда-нибудь видели черное солнце? .

 І, власне, той самий Макс, тільки вже у воєнні роки.

 ШИНЕЛЬ

Украинская зима. Земля промерзает, и голый палец, что торчит из дырявого ботинка примерзает к земле. Пытаешься освободиться, и отрываешь палец с мясом. Земля хочет что-то оставить себе.  Ничего не чувствуешь. Это даже хорошо. Даже естественно. Кому хочется в такие моменты что-то чувствовать?

 Я работаю в румынском трудовом лагере. Тружусь? Даже земля смеется, когда пытаюсь разбить ее мерзлую корку  Я один из тысячи евреев, которые строят никому не нужные укрепления на восточном берегу Днестра. Всем заправляли румыны, впрочем, и несколько избранных из евреев. Никому нет дела до того, что мы делаем. Похоже это не работа, а просто вид пытки. У нас есть чуть теплый суп сваренный из травы, а, иногда, из картофельных обрезков. Кроме того, всюду вши. Так кому захочется что-то чувствовать?

 Мне везет, как всегда. Я нашел невозможное. Среди голой равнины лежал стол с тремя ножками. До этого мы спали в грязи. А теперь из стола мы сделали прекрасное ложе. Мы с Джой заняли его на зависть другим. Завидовали, потому что доброту убили. Или еще не изобрели?  Каждый борется за себя.

 Зима сорок второго-сорок третьего. Как далеко улетели юношеские мечты. Осталась любовь. К  картофельным обрезкам.

 – Чем ты зарабатываешь на жизнь? – спрашивает румын, добродушный после вина, но нетерпеливый.

– Я математик и астроном, – говорю.

– Так ты умеешь считать? Будешь считать  телеги с землей у карьера и докладывать мне. Даю тебе сутки на отдых.

Он видит, как я устал. И иронично улыбается.

 Как повезло. Двадцать четыре часа в моей кровати под моей шинелью. Грубой русской шинелью, которую я тоже нашел. Мое пальто украли почти сразу. Поскольку выжить без него невозможно. Даже ботинки не идут в сравнение. В шинели живут воши. Но с ними можно разговаривать, можно заняться тем, что давишь их.  Когда на дворе зима, тяжелая шинель на плечах лагерника – символ твоего положения.  Она означает, что ты достаточно силен, чтоб защитить ее кулаками, что ты – победитель. Она прикрывает тебя. Она может служить балдахином. У нее есть карманы, где можно сберегать краденое. В ее ткани можно прятать иглы, в подкладке нитки, шнурки, кусочки железа, кто знает, что может пригодиться? И только ты знаешь про спрятанное.

 Нет, это не гоголевская шинель. С ее прекрасным мехом, пуговицами на слоновой кости, шелковой подкладкой на рукавах. У гоголевской шинели каждый шов ровный, а в карманах подшивали приятный плюш.  Прогуливаясь по центру русского города в гоголевской шинели простой клерк превращался в важного человека, вокруг его головы сияет нимб, и мужики падают на колени.  Моя шинель не такая: на рукавах, локтях, у карманов торчат бурые нитки.  От частого использования карманы прорвались, и я подвязал их веревкой.  Но длинная солдатская русская шинель – это рай на земле.  Она желаннее гоголевской.

Я снял ее с русского солдата, который замерз в степи. Осторожно стянул ее с ледяного тела. Это было непросто, повернуть беднягу на бок, расстегнуть пуговицы и стянуть ее точно с манекена. Это было непросто, но везение никогда не бывает простым.

Фото – просто фото.  Це не Марта. пізніше бдуть додана галерея вінтажних фото з румунських гламурних журналів 30-х років, які колись придбав на  барахолці)